Киот для иконы преподобного Кирилла Белозерского: сакральная функция, особенности конструкции и иконографическая программа росписи

The Ark for the icon of St. Cyril Belozersky: the sacral function, the design peculiarity and the iconographic program of painting

Yana Shemyakova

The Scientific Department` Researcher, Kirillo-Belozerski State Historical Architectural Art Museum-Reserve, Russia, Kirillov

Аннотация. В статье рассматриваются архитектурные особенности, живописно-декоративное убранство и сакральная функция киота, созданного для иконы Кирилла Белозерского около 1614 года. В ходе исследования прослеживается влияние событий Смутного времени и особенностей почитания реликвий святого Кирилла в Кирилло-Белозерском монастыре в XVII веке на специфику конструкции и иконографической программы росписи киота. Попутно уточняются особенности житийной иконографии святого.

Abstract. In the article the sacral function, the architectural peculiarity and the picturesque and decorative decoration of the Ark created for the icon of St. Cyril Belozersky around the 1614. During the research the influence of the Time of Troubles events and the peculiarities of worship to relics of St. Cyril in the Cyril-Belozersky Monastery in the 17th century on the specificity of the design and the iconographic program of the Ark`s painting were traced. On the side the specifics of hagiographic iconography of Saint are refined.

Ключевые слова: Кирилл Белозерский; житийная иконография; реликвии Кирилла Белозерского; Дионисий Глушицкий; Никита Ермолов.

Keywords: St. Kirill Belozersky; hagiographic iconography; relics of St. Cyril Belozersky; St. Dionysius Glushitsky; Nikita Ermolov; Old Russian art.

Икона Кирилла Белозерского, написанная по преданию преподобным Дионисием Глушицким около 1424 г., еще при жизни святого аввы-основателя, обнаруживается самой древней сохранившейся описью Кирилло-Белозерского монастыря 1601 г. в местном ряду соборного иконостаса по правую сторону от царских врат, рядом с чудотворной иконой Богородицы Одигитрии [19, с. 44]. В первое десятилетие XVII в. предположительно местными монастырскими резчиками [15, с. 163] для иконы Кирилла был создан резной деревянный киот (КБИАХМЗ ДЖ-144). В 1614 г., согласно приходно-расходной книге Кирилло-Белозерского монастыря, створки киота были расписаны Никитой Ермоловым белозерцем [22, с. 103], а сама икона опилена со всех сторон, вделана в новую деревянную раму, поновлена и облачена в новый драгоценный оклад [3, с. 20–22]. До конца XIX в. киот с иконой Кирилла размещался в соборе Успения Богоматери на солее перед иконостасом, напротив правого клироса [7, с. 11], а к 1900 г. был перемещен в церковь Кирилла, о чем свидетельствуют заметки В. Лебедева в «Прибавлениях к Вологодским епархиальным ведомостям» [14, с. 198]. В настоящий момент киот представлен в экспозиции Трапезной палаты Кирилло-Белозерского музея. Внутри него на месте подлинной иконы письма Дионисия Глушицкого находится копия 1980-х гг. (КБИАХМЗ, НВ-4183).

На протяжении всей истории изучения рассматриваемого памятника ему по большей части отводилась второстепенная роль по отношению к иконе-портрету преподобного Кирилла. Упоминания и краткие описания киота встречаем в работах П. И. Савваитова [24, с. 2], кирилловского архимандрита Варлаама [7, с. 11], А.С. Уварова [28, с. 111], В. Лебедева [14, с. 198], А.И. Анисимова [3, с. 19–20], В.И. Антоновой и Н.Е. Мневой [4, с. 305–307], А.Н. Кирпичникова и И.Н. Хлопина [11, с. 62], О.В. Лелековой [15, с. 163], А.А. Рыбакова [23, с. 38–39], Н.В. Петровой [20, с. 8], каталоге икон из собрания Кирилло-Белозерского музея-заповедника [9, с. 148–151], в издании, посвященном иконографии Кирилла Белозерского [21, с. 70]. Стилистика живописи створок киота была рассмотрена в статье М. Н. Шаромазова [31, с. 32–34].

На сегодняшний день комплексного исследования памятника нет. Иконографическая программа росписи киота и этапы формирования его современного конструктивного облика остаются недостаточно ясными. В предшествующих исследованиях киот рассматривался отдельно от культурно-исторических условий своего возникновения, которые на наш взгляд в значительной степени повлияли на формирование его облика. Создание киота приходится на сложный период истории Кирилло-Белозерского монастыря. Обитель терпела разрушительные набеги польско-литовских войск, продлившиеся в общей сложности до 1616 г. [11, с. 85–101], на многие годы погру­зившие монастырь в состояние экономического кризиса. Вместе с тем, в XVII столетии в монастыре активно разворачивается процесс собирания реликвий или «мощей»[1] преподобного Кирилла, а к середине века складывается целый комплекс празднований, связанных с именем чудотворца [10, с. 22–36]. Сам факт создания киота и перемещение в нем иконы Кирилла на солею ближе к молящимся, спустя почти 200 лет после ее создания, сигнализирует об особых изменениях в почитании святыни, произошедших в монастыре в это время. Как нам кажется, эти моменты, став причиной возникновения киота, нашли отражение в его конструкции и живописной декорировке, а также определили его сакральную функцию как реликвария.

Киот имеет форму прямоугольного ящика с глубоким ступенчатым ковчегом, двумя подвижными створками и высоким подножием, украшенным резным орнаментом. В верхней и нижней части по периметру выполнена резная надпись уставом: «образ чудотворца Кирила списан преподобным Дионисием Глушицким еще живу сущу чудотворцу Кирилу в лето 6932 [1424]»; «зделан сей киот в дом Пречистыя и чудотворца Кирила в лето 7122 [1614] года по благосло­вению игумена Матфея в славу Богу». Первоначально киот завершался ярусом резных закомар и пятью золочеными главками, о чем свиде­тельствует монастырская опись 1615 г. [1]. Незадолго до составления описи 1668 г. навершие было заменено на существующее сейчас килевидное, обитое басмой, которое завершалось серебряным позоло­ченным восьмиконечным крестом [24, с. 2]. В настоящее время крест утрачен, но в середине XIX в. он все еще был на месте: его можно видеть на рисунке Мардероссо, приведенном в статье А.С. Уварова [28, с. 111]. В люнете навершия представлен образ Спаса Нерукотворного с двумя ангелами по сторонам. Живописная композиция навершия подчеркнуто изящна: стройные силуэты ангелов с тонкими изгибами золотых крыльев и развивающимися складками одежд, изящно-манерные позы и жесты, легкий плат, едва различимый на бледно-голубом цвете фона, тонкие черты лика Спасителя, округлые завитки полупрозрачных клубящихся облаков, – все это заставляет вспомнить характерные черты иконописи времени царя Алексея Михайловича. На наш взгляд, его роспись могла быть выполнена местным, возможно вологодским, мастером, ориентиро­вавшимся на столичную живопись Оружейной палаты, и может быть датирована 60-ми гг. XVII в., учитывая, что в описи 1668 г. навершие с образом Спаса и ангелов названо «корунью новой».

На подвижных створках киота представлены четыре сцены из жития святого аввы-основателя: «Рождение преподобного Кирилла», «Явление Пресвятой Богородицы Кириллу в Симоновом монастыре», «Воздвижение креста на месте будущей обители» и «Написание образа Кирилла преподобным Дионисием Глушицким». Живописные сюжеты клейм последовательно раскрывают ключевые моменты жизни святого – его появление на свет, чудесное указание ему божественной воли и ее скорое исполнение преподобным, а так же создание чудотворного образа святого незадолго до его блаженной кончины. Теплый приглу­шенный колорит живописи строится на нескольких оттенках желтой и красной охры в сочетании с темно-зеленым цветом и яркими локальными вспышками открытых красных цветов и золота. Личное выполнено золотисто-охристыми плавями по коричневому санкирю. Письмо миниатюрное, тонкое; линии складок одежд и мелкие детали ликов написаны в одно касание тонкой кисти. Изящные вытянутые фигурки, с подробной моделировкой деталей, немного теряются на фоне массивных, локально тонированных, архитектурных и пейзажных кулис. В каждом из четырех клейм читается подчеркнуто диагональное ритмическое построение, – композиции на створках словно стягиваются к центру киота, ритмически указывая на его содержимое.

В сцене «Рождества Кирилла» представлена традиционная иконографическая схема рождества святых: роженица на высоком ложе, служанки, купающие новорожденного младенца, жены, несущие подношения. Не смотря на то, что Житие Кирилла подробно не повествует о его рождении, нам кажется, что включение данного сюжета в роспись не следует считать «иконографической вольностью» или иносказательным образом «духовного рождения» святого, связанным со Старым Симоновым Богородице-Рождественским монастырем, как считает М.Н. Шаромазов [31, с. 32]. В том, что этот сюжет иконографически близок «Рождеству Богородицы» нет ничего необычного – это устоявшаяся норма изображения начала жизненного пути святых подвижников. Сходным образом он представлен в житийной иконографии многих святых, в частности преподобного Сергия Радонежского, пророка Иоанна Предтечи, святителя Николая Чудотворца или великомученицы Параскевы Пятницы; этот список легко можно продолжить.

Сюжет «Рождества Кирилла» появляется в житийной иконографии святого не позднее первой четверти XVI в., самый ранний известный нам памятник данного типа – шитая пелена, вложенная в Кирилловский монастырь Василием III и Соломонией Собуровой (ГРМ, ДРТ-276). Примечательно, что незадолго до создания росписи киота «Рождество Кирилла» осмысляется литургически: 7 июня 1600 г. в монастыре устанавливается день памяти родителей преподобного, и с этого момента по ним ежегодно служат большую панихиду в церкви Кирилла [10, с. 29–30]. Не исключено, что это могло повлиять на формирование иконографической программы рассматриваемого памятника.

Следующий сюжет створки киота – «Явление Богородицы Кириллу в Симоновом монастыре». Святой здесь изображен дважды – за чтением Акафиста перед иконой Богоматери и в слегка склоненной позе на фоне окошка кельи, как бы выглядывающим через него, перед образом Богородицы явившейся. Три фигуры (включая образ Пречистой Девы) выстроены по одной оси на фоне архитектурных кулис и горного пейзажа с острыми лещадками, темными впадинами-озерами и виднеющимся вдалеке монастырем. В самой ранней житийной иконе преподобного Кирилла, созданной в мастерской Дионисия в начале XVI в. (ГРМ ДРЖ-2741), внимание на чудесном знамении святому не акцентировано. Эта сцена трактована очень просто и емко: святой изображен выглядывающим в окошко своей кельи и уже в следующем действии направляющимся вместе с монахом Ферапонтом к месту будущей обители. При этом из окна кельи святой Кирилл видит и берег Сиверского озера, и самого себя, поставляющим крест на его берегу, и даже первых насельников будущего монастыря – Авксентия Ворона и Матфея Кукоса. Сходным образом, но менее повествовательно, сцена видения представлена в более позднем памятнике – шитом оплечье стихаря мастерской Ефросиньи Старицкой 1565 г. (КБИАХМЗ ЦТ-117). По-видимому, практически сразу сюжет знамения Кириллу стал дополняться иконографическими деталями, и, в первую очередь, изображением иконы Богородицы. Ее можно видеть на следующем по времени исполнения житийном образе святого, – упоминавшейся ранее шитой пелене первой четверти XVI в. (ГРМ). Икона Богородицы представлена здесь как выносная – на длинной ручке с «вилкой», вне кельи святого. В дальнейшем она переносится в келью и становится обязательной деталью иконографии сюжета. Не позднее второй половины XVI в. сам сюжет получает большую повествовательность за счет двойного изображения Кирилла, молящимся иконе и выглядывающим в окно кельи, а также включения полнофигурного образа Богородицы, указывающей ему путь. Ранние примеры подобного решения – икона «Преподобный Кирилл Белозерский и святитель Кирилл Александрийский» второй половины XVI в. (ГТГ 12065). Наиболее полный иконографический вариант знамения Кириллу представлен в клейме интересующего нас киота и на иконе «Явление Богородицы преподобному Кириллу» первой четверти XVII в. (КБИАХМЗ ДЖ-300). Этот вариант включает в себя, помимо двух фигур святого, Богородицы и иконы Одигитрии, образ будущей Белозерской обители на вершине горы.

Келейная икона Богородицы, ставшая со временем неотъемлемой частью иконографии «Явления Кириллу» исторически связывается с сохранившейся чудотворной иконой Богородицы Одигитрии конца XIV в. (ГТГ 22943), с которой святой по легенде пришел на Белоозеро[2]. Включение образа этой иконы в сюжет «Явления» (причем, за редким исключением, он изображается именно в типе Одигитрии) может говорить о ее намеренном копировании, создании своего рода иконы-списка, помещенного в исторический контекст. В таком случае каждая икона «Явления» фактически приобретает дополнительную сакральную функцию, связывая молящегося с подлинной святыней посредствам образа-копии. В росписи интересующего нас памятника представлен редкий в иконографии «Явления» пример огрудного варианта Одигитрии – образ Богоматери Казанской. В данном случае выбор был определен актуальными событиями времени – прославлением Казанской иконы Божией Матери в начале XVII в. в связи с событиями Смуты [30] и непосредственной вовлеченностью в эти события Кирилло-Белозерского монастыря. При этом священность образа-списка в росписи киота удваивается, связываясь с обеими прославленными святынями, и внимание на ней акцентируется в большей степени.

Следующая композиция росписи – «Основание Кириллом обители на берегу Сиверского озера». Она сохранилась частично, почти половину клейма занимают тонированные левкасные вставки в местах утраты красочного слоя. Святой Кирилл изображен с крестом в руках на берегу озера в окружении горного пейзажа. Он облачен в охристый подрясник, зеленовато-синий аналав и красно-коричневую мантию. Закинутая за плечи мантия очерчивает фигуру святого по контуру и выделяет ее из пространства фона, окрашенного в цвет одежд, что предает ощущение бесплотности телу. Композиция этого клейма практически в точности повторяет ту, что представлена в житийной иконе Кирилла мастерской Дионисия, за исключением некоторых деталей: отсутствие фигур Авксения, Матфея и преподобного Ферапонта (быть может, они находились слева и были утрачены), значительно больший масштаб поклонного креста в руках Кирилла, а так же изображение высокого дерева с раскидистыми ветвями с правой стороны от креста. Последние детали указывают на стремление художника акцентировать внимание на еще одной монастырской святыне.

Согласно житию преподобного Кирилла, по пришествию на Белоозеро святой поставил крест на месте будущей обители и спел благодарственный канон в похвалу Пречистой Богородицы. Устное предание, описанное в конце XIX в. архимандритом и историком Кирилловского монастыря Варлаамом, дополняет, что вскоре Кирилл построил здесь небольшую часовню «для себя, и для сохранения столь знаменательного, воздвигнутого им здесь, святого креста» [7, с. 64]. По замечанию Варлаама, о сохранности часовни и креста святого свидетельствуют монастырские описи XVII и XVIII вв., в которых они, так или иначе, упоминаются, как подлинные [7, с. 65]. Варлаам подробно описал детали убранства часовни в XIX в. и, в частности, три больших деревянных креста, расположенных в ряд у ее восточной стены [7, с. 65–66]. Автор не поясняет, который из них мог быть водружен на Ивановской горке первым и чем объясняется их количество. Ситуация объясняется другим монастырским преданием, упомянутым иеромонахом Геронтием в издании к 500-летию основания монастыря. Оно гласит, что кресты были устроены самим Кириллом «из того дерева, от падения коего был спасен он чудным гласом» по свидетельству Жития [8, с. 81]. Несмотря на то, что слова Геронтия нельзя считать достоверными (в действительности в житии Кирилла не говорится об устройстве этих крестов) они, тем не менее, всецело объясняют сложившуюся ситуацию[3].

В настоящее время в монастыре сохранились все три креста, описанные архимандритом Варлаамом: два из них находятся в часовне Кирилла на прежнем месте, третий – с 1934 г. перемещен в постоянную экспозицию музея (КБИАХМЗ Д-70). Дендрохронологический анализ двух, наиболее древних крестов, проведенный в 1981‒1983 гг. показал, что их можно датировать лишь первой четвертью XVII в. [26]. По всей видимости, они являются копиями более древних реликвий или же в какой-то момент они стали с ними ассоциироваться. Так или иначе, по меньшей мере, два креста Кирилла из «падшего дерева» находились в монастыре в первой четверти XVII в. и, вероятно, еще раньше, на что указывает роспись интересующего нас киота. Высокое дерево с раскидистыми ветвями, представленное здесь – это то самое дерево, описанное в житии Кирилла. Оно, как и крест в руках святого, написано твореным золотом, повторяет его пропорции и форму, и активно выделено красным фоном горки на заднем плане. Если первый крест Кирилла – подтвержденная его житием святыня – ко времени создания киота в монастыре не сохранился, то вполне вероятно, что на его место могли быть выдвинуты реликвии, освященные благочестивым преданием. В росписи киота они получают дополнительную истори­ческую привязку.

Заключительная сцена росписи – «Написание иконы чудотворца Кирилла преподобным Дионисием Глушицким». Это редчайший сюжет иконографии обоих подвижников. В его основе лежит еще одна легенда, которая фиксируется в различных документах Кирилло-Белозерского монастыря уже с середины XVI в. Ни в одном из известных источников нет упоминания о приходе Дионисия в Кириллов монастырь и о написании им портретного образа святого основателя. По мнению Н.В. Башнина, предание об этом могло возникнуть в 1540-х гг., во время подготовки канонизации многих русских святых [6, с. 312], в том числе самих Дионисия и Кирилла (общерусская канонизация – в 1547 г.). В киоте 1614 г. этот сюжет появляется впервые и в дальнейшем, насколько нам известно, нигде более не встречается. Вероятно, его непопулярность была обусловлена прямыми расхожде­ниями с правилами жизни святых подвижников. По замечанию И. Некрасовой, «иконописцы монахи, живя в каком-нибудь монастыре, не осмеливались написать портрет святого основателя их монастыря или прославившегося святостию жизни и чудесами, если он еще не умер. […] если иконописец монах, и писал портретную икону Святого, то писал потихоньку от него, сохранял нарисованное в тайне, до тех пор, пока не умирал Святой» [17, с. 128]. Однако в нашем случае автора и заказчика росписи эти противоречия нисколько не смущали: киот создавался с целью подчеркнуть значимость конкретной реликвии, и должен был не только рассказывать историю ее создания, но и пояснять причины ее святости. В этом смысле значение имело и то, что образ списан «с живу сущу» аввы-основателя, и то, что писал его другой чтимый святой. О том, что Дионисий Глушицкий особо почитался в Белозерской обители, свидетельствуют несколько обстоятельств: из кирилловской монастырской библиотеки происходит одна из древней­ших сохранив­шихся служб преподобному Дионисию 1490-х гг. [5, с. 268], а его иконы, включая те, что монастырское предание приписывало его авторству, согласно описи 1601 г., находились в местных рядах шести из пятнадцати церквей и придельных храмов монастыря [6, с. 87 табл. 1]. Более того, уже в 1560 г. в Малом Ивановском монастыре в честь Дионисия Глушицкого был освящен придел церкви Сергия Радонежского [12, с. 29].

В росписи киота преподобный Дионисий изображен на переднем плане, сидящим в слегка склоненной позе. На нем темные, почти монохромные одежды: синевато-серый подризник, серо-зеленый аналав на груди и коричневая мантия, огибающая округлую спину. Перед ним на широком аналое изображена фронтально повернутая на зрителя и словно поставленная на ребро икона чудотворца Кирилла, пропор­ционально во много раз превосходящая размеры иконы-прототипа. Позади аналоя изображен сам Кирилл. Он слегка повернут в сторону Дионисия, обращается к нему жестом правой руки, левой – поддерживает край иконы, как бы выражая свое согласие на ее исполнение. В обоих случаях (в иконе и за аналоем) святой Кирилл изображен одинаково: округлая светлая борода, коричневая мантия окутывающая тело, серо-зеленый кокуль на плечах, золотистый подризник; исключение составляет лишь нимб, который в иконе отсутствует. Действие сюжета происходит на фоне немногочисленных архитектурных построек, которые можно соотнести с реальными монастырскими строениями: высокую стену на дальнем плане – с условным изображением монастырских стен, а белую церковь с золотой кровлей и тремя главками за спиной Кирилла – с Успенским собором, имевшим в начале XVII в. северный и южный приделы. Фигура Кирилла, помещенная по центру собора, воспринимается как находящаяся внутри него, подобно образу Богородицы на фоне Влахерского храма в сюжете «Покрова». В интерьере собора икона-портрет святого старца так же находилась почти в центре: вблизи царских врат в иконостасе, а затем на солее перед ним. Эта наглядная система координат призвана подчеркнуть в росписи киота прямую связь хранящейся в нем реликвии с первообразом; она читается как буквальное поставление образа, списанного «с живу сущу» святого, на место его прижизненного пребывания в Успенском храме во время службы. В этом смысле интересно, что «реальное» присутствие преподобного Кирилла во время службы в монастырской практике обеспечивала еще одна реликвия – его фелонь XIV–XV вв.[4] в которую, согласно монастырскому обиходнику конца XVI – начала XVII в., в день памяти святого облачался игумен монастыря [18, с. 318–319]. В таком случае, как отмечает А.Г. Мельник, «эта реликвия становилась доступной взорам всех пришедших на службу, а игумен, надо полагать, символизировал самого святого основателя обители» [16, с. 372–373]. Фелонь Кирилла Белозерского – это еще одна монастырская реликвия, изображенная в росписи створок киота.

В завершении обратимся к самой иконе святого (ГТГ 28835). Ее описанию и вопросам подлинности посвящена обширная литература[5], останавливаться на этом подробно нет необходимости. Для нас важно то, как эта икона воспринималась в пространстве созданного для нее киота, и то, какими средствами осуществлялся особый молитвенный настрой при визуальном и перформативном контакте с ней молящихся.

Икона помещалась на вершине ступенчатого подиума под небольшим наклоном: его верхняя ступенька сделана как подставка с выступающим передним бортиком. Образ Чудотворца максимально придвинут к краям ковчега и зрителю, горизонтальная полоса позема уравновешивает его положение в пространстве. Приземистая фигура старца скована внутренним напряжением, она статична, монолитна подобно камню и полностью концентрирует внимание зрителя на себе, пребывая в обширном пространстве золотого фона, визуально расширенного за счет специфической внутренней декорации киота. Его внутренние стенки обиты золотым бархатом, а тонкая полоска красного штофа, подобно иконной опуши, очерчивает по контуру края киотного окна. Со временем ткани обивки утратили былую яркость, но прежде их цвет и мерцающая фактура, надо полагать, создавали удивительный визуальный эффект, при котором пространство иконы расширялось и выдвигалось вперед, становясь объемным и физически осязаемым, а сам киот воспринимался вместилищем нетварного божественного света, в котором пребывает святой Кирилл.

Подведем итоги исследования. По всей вероятности, создание киота для одной из наиболее почитаемых монастырских святынь и ее перемещение из иконостаса на солею, ближе к молящимся, было обусловлено мощным духовным подъемом монастыря в период угрозы польско-литовского разорения и, вместе с тем, надеждой о защите обители заступничеством святого аввы-основателя. Как нам кажется, именно этот момент стал толчком к составлению комплекса праздно­ваний и активному собиранию реликвий связанных с преподобным Кириллом в XVII столетии, которые нашли отражение в декорировке киота. Живописные клейма его створок содержат не только краткое жизнеописание святого, но и изображение некоторых, связанных с ним монастырских реликвий – иконы Богородицы Одигитрии, поклонных крестов, фелони и прижизненного иконопортрета. Последний нес в себе особую благодать образа преподобного Кирилла, как свидетельство его «живого» присутствия, подобно святым мощам, а киот при этом наделялся сакральными признаками реликвария. Реплики киота с иконой чудотворца, по-видимому, постоянно создавались в монастыре, к примеру, два из них в 1649 г. находились в алтаре церкви Афанасия Великого на московском подворье Кириллова монастыря [15, с. 163]. Особенности внутренней конструкции киота визуально расширяли пространство находящейся в нем иконы, создавая иллюзию реального присутствия святого, как бы локализуя место его постоянного пребывания и осуществляя возможность перформативной коммуникации с ним молящихся. Примечательно, что, в отличие ряда других монас­тырских реликвий[6], в том числе мощей преподобного, покоящихся под спудом его церкви, куда, согласно Келарскому обиходнику, в дни общего празднования допускался лишь ограниченный круг лиц [10, с. 31–33], эта святыня всегда была доступна для молитвенного обращения, в особенности после перемещения ее на солею, в специально изготовленном для нее киоте.